Наука, техника, производство
Следующий ключевой этап социальной институционализации науки приходится на вторую половину XIX — начало XX в.
Принципиальное значение здесь имеют два момента:
— осознание и обществом, и научным сообществом экономической эффективности научных исследований;
— начавшаяся в этот же период профессионализация научной деятельности.
Экономическая эффективность науки стала обнаруживать себя благодаря тому, что результаты исследований начали широко применяться для совершенствования существующих и создания новых технологий
в промышленном и сельскохозяйственном производстве, средств связи и транспорта, видов оружия
— одним словом, новых средств человеческой деятельности.
При этом в корне меняется само понятие о результативности научных исследований.
— Прежде в качестве законченного результата мыслилась главным образом теория, описывающая и объясняющая некоторый круг явлений. Для достижения этой цели ученые создавали новые средства — будь то математический аппарат, физический прибор или устройство, позволяющее наблюдать стадии каких-либо химических превращений.
— Теперь же все чаще осознается, что многие из этих средств можно использовать не только в научной лаборатории, но и, скажем, в промышленном производстве для получения новых материалов, новых продуктов и пр.
Создание такого средства, а не только законченной теории, выступает как самостоятельный научный результат. Его могут оценить и признать не одни лишь коллега по научному сообществу, но и предприниматели, и все те, кто связан с техникой и производством. А это, в свою очередь, не могло не сказаться и на системе ценностей и приоритетов научного сообщества.
В наше время такая роль науки представляется первейшей, изначальной, а ее тесные связи с миром средств человеческой деятельности, с техникой и технологией воспринимаются как нечто самоочевидное. И это понятно, если учитывать беспрецедентные масштабы и темпы современного научно-технического прогресса, результаты которого столь зримо проявляются во всех областях жизни общества и во всех сферах деятельности человека.
Однако при историческом рассмотрении картина предстает в ином свете.
Ведь еще в середине прошлого века синтез науки, техники и производства был не столько реальностью, сколько перспективой.
В период становления науки как социального института вызревали предпосылки такого синтеза, создавался необходимый для этого интеллектуальный климат, вырабатывался соответствующий строй и настрой мышления.
Теоретическая наука Нового времени, и прежде всего теоретическое естествознание, сосуществовала с «мирской наукой» — сводами эмпирических правил, рецептов технической деятельности, канонов и образцов ремесленного мастерства.
Конечно, научное знание и тогда не было изолировано от техники, но связь между ними была однонаправленной. Некоторые проблемы, возникавшие в ходе развития техники, становились предметом научного исследования и даже давали начало целым научным дисциплинам. Так было, например, с гидравликой, с термодинамикой и др. Лондонское Королевское общество особенно стимулировало изучение таких проблем.
Сама же наука мало что давала практической деятельности — технике, медицине, сельскому хозяйству. И барьеры этому существовали не только со стороны науки, но и со стороны практики, которая не умела, да и не испытывала потребности опираться на достижения науки или просто систематически учитывать их. В этой связи можно привести следующий пример.
Еще в начале XVII века У.Гарвей открыл законы кровообращения. Его теория со временем получила всеобщее признание, и ее изучали многие поколения студентов-медиков. Однако еще в начале XIX века те же студенты, становясь практикующими врачами, в качестве одного из основных средств лечения использовали кровопускание, хотя с точки зрения гарвеевского учения столь широкое применение этой процедуры выглядит по меньшей мере бесполезным. В общем и целом до середины XIX века случаи, когда результаты науки находили практическое применение, были эпизодическими. Они не вели ко всеобщему осознанию и рациональному использованию тех огромных потенциальных возможностей, которые таило практическое использование результатов научных исследований.
Творцы технических новшеств, заложивших основу промышленной революции XVIII — начала XIX в., не были связаны с научным сообществом.
Ни цирюльник Р. Аркрайт (прядильная машина), ни кузнец Т. Ньюкомен (тепловой двигатель), ни шахтер Дж.Стефенсон (паровоз), ни лаборант Дж.Уатт (паровая машина, регулятор) не относили себя к ученым.
А между тем и тогда, и много раньше не один из великих умов говорил о практической мощи знания. В XVII веке, например, одним из основных аргументов в защиту науки был тезис о том, что она несет «пользу ближнему», «пользу людям», «процветание человеку». Дело, однако в том, что эта польза виделась вовсе не в приложениях научного знания в технике и технологии.
Во второй половине XIX века, однако, развертывается крупномасштабное производство продуктов органической химии, удобрений, взрывчатых веществ, лекарств, электротехнических товаров. Разработку их могут вести только те, кто обладает познаниями в соответствующих областях науки.
В результате довольно быстро выясняется, что, казалось бы, абстрактные научные исследования могут приносить вполне конкретный и осязаемый практический эффект, доступный количественному учету. Осознается, что наука может выступать мощным катализатором того процесса непрерывной рационализации средств человеческой деятельности, который уже начался и становился все более необратимым. Характерно, что и здесь, как и в сфере культуры и мировоззрения, наука недолго ограничивалась подчиненной ролью и уже вскоре выявила свой потенциал силы, революционизирующей технику и технологию.
Эта вновь возникающая социальная роль науки получает соответствующее оформление и закрепление.
Наряду с той наукой, которая существовала в прошлом и которую иногда называют «малой наукой», возникает «большая наука» — новая обширная сфера научной и научно-технической деятельности, сфера прикладных исследований и разработок.
— Массовый характер приобретает привлечение ученых в лаборатории и конструкторские отделы промышленных предприятий и фирм.
— Деятельность ученого строится здесь на индустриальной основе; он решает вполне конкретные задачи, диктуемые не логикой развития той или иной научной дисциплины, а потребностями совершенствования, обновления техники и технологии.
Деятельность ученого мотивируется при этом не столько ценностями искания истинного знания, сколько ценностями получения технического эффекта. Это, между прочим, становится источником конфликтов внутри научного сообщества, далеко не исчерпавших себя и в наше время. Конфликт осознается как противостояние ценностей «чистой науки», аристократической по своему духу, не отягченной мирскими заботами и «плебейских» ценностей коммерциализированной науки, поддающихся технико-экономической калькуляции.
Так, английский ученый и писатель Ч.Сноу, вспоминая о своей работе в Кембридже в 20-х—30-х годах нашего столетия, следующим образом характеризовал тогдашнюю атмосферу: «Больше всего мы гордились тем, что наша научная деятельность ни при каких мыслимых обстоятельствах не может иметь практического смысла. Чем громче это удавалось провозгласить, тем величественнее мы держались».
Создание постоянных каналов для практического использования научных знаний имеет значительные последствия и для науки, и для окружающей ее социальной среды.
— Если говорить о науке, то наряду с тем, что она получает новый мощный импульс для своего развития и для укрепления своей социальной роли, она обретает и такие формы организации, которые намного облегчают непрерывный ток ее результатов в сферу техники и технологии.
— И общество со своей стороны, все более явно ориентируется на устойчивую и непрерывно расширяющуюся связь с наукой. Для современной промышленности, и далеко не только для нее, новые научные знания и методы, повышающие ее эффективность, становятся не просто желательными. Все более широкое их применение выступает теперь как обязательное условие существования и воспроизводства многих видов деятельности, возникших в свое время вне всякой связи с наукой, не говоря уже о тех, которые ею порождены.