Послесловие
На всем протяжении книги мы постоянно возвращались к вопросу о том, кто ставит социально-философские задачи, кому необходимо такое философствование, кто решает экологическую проблему, кто проводит границы культуры, и т.д. и т.п. Выходит, эти задачи и проблемы определяются, конкретизируются, исследуются, решаются в значительной мере в зависимости от того, кто ими занимается. Значит, дело обстоит не так, что есть «готовая» социальная философия, которую можно взять и использовать для своих целей... Чтобы включить социальную философию в стратегию своего поведения, нужно приложить силы, подготовить способности, что-то изменить в себе и рядом с собой. Тот, кто живет под знаком этой необходимости, кто ощущает потребность в изменении или стабилизации социальных форм, уже так или иначе «введен» в социальное философствование и формирует своим присутствием его задачи и проекты.
Когда мы говорим о «введении» в социальную философию, мы имеем в виду не столько то, что вслед за «введением» последует ее более полное изложение, сколько то, что «введение» является средством характеристики и самоопределения этого кто — или, говоря языком философии, — этого субъекта, формой связи социально-философских понятий и ориентаций его деятельности. В этом смысле социальная философия есть «открытая форма», и «подключение» к ней все новых субъектов, решающих свои жизненных проблемы, влияет на ее представления, на ее связи с другими областями человеческой деятельности. Внимание современной социальной философии к ее собственной субъектности, к ее ктойности позволяет понять и сдвиги ее позиции в ряду других философских дисциплин, и ее растущее влияние на так называемую общую философию.
В классическую эпоху философские дисциплины различались тем, что одни занимались бытием, другие — познанием, третьи — мышлением; социальная философия вообще «скрывалась» под маркой философии истории, философии права или антропологии. У каждой дисциплины было то, что составляло объект ее интересов; общество (с образующими его людьми) тоже было одним из таких «что». Вопрос — кто действует, познает, осваивает мир, воспроизводит и развивает общество — решался в общефилософском плане: его решение в основном ограничивалось рассуждениями о Субъекте, о Человеке или о человеческом индивиде с некими универсальными характеристиками.
Однако динамика изменений, вносимых человеком в мир, трансформации, происходившие в обществе в конце XIX и в XX вв. вынудили философов заняться конкретизацией схемы абстрактного субъекта, выявлением форм совместной и индивидной жизни людей, скрывающихся за фигурой обобщенного человека. Более того, характеристика этих форм существенно повлияла и на трактовки познавательной, мыслительной, культуротворческой деятельности, обнаруживших свою «вписанность» в различные типы социальности.
Конечно, вопросы о мире и человеке, о человеке и мире — это своего рода философские константы, постоянные и незаместимые составляющие человеческого бытия и философствования. Однако никогда прежде не был столь важен вопрос определения конкретных характеристик человека, о котором философствуют и который философствует. От такой конкретизации зависит и взгляд на мир, и выявление человеческой проблематики, и трактовка ктойности, т. е. субъектности философии. Иными словами, говоря о ктойности философии, о чтойности философии и о формах связи между тем и другим, мы вынуждены все более смещать акценты на понимание ктойности, на социально-философское ее обоснование.
Далее речь в философии идет уже не столько о человеке, сколько о людях, о динамике их деятельности и отношений. Динамика социальности входит в плоть философии и определяет ее современные формы; абстрактному субъекту классики приходится занять место в ряду других моделей человеческого освоения мира. Философия и раньше — вспомним Аристотеля или Ницше — напоминала нам о необходимости учитывать динамику бытия. Но сейчас дело идет о сохранении — воспроизведении, изменении, развитии — социального мира и о выживании самой философии. Формула этого выживания скрыта в динамике социального процесса, прояснения этой динамики — в работе социальной философии.
Динамика социального бытия либо не дается непосредственно, либо сопротивляется «приручению» в тех формах, которые видны на поверхности, — этим, собственно, и определяются специфические сложности социально-философской работы. Социальной философии приходится не только выявлять, но и переосмысливать формы воспроизводства разных потоков человеческой практики и ситуаций социальных взаимодействий. Переосмысливать — значит определять конкретные контексты появления, сохранения, изменения этих форм, их границы и возможности. Причем это приходится проделывать не только с обыденными, но и с научными формами, претендующими на самостоятельное описание и объяснение человеческого бытия.
Социальные формы, в особенности социальные стереотипы, давно уже находятся под подозрением. Расхожими являются положения об отказе от стереотипов, об их преодолении, деконструкции и т.п. Обычно эти тезисы подкрепляются ссылками на родство социальных форм с идеологическим или науч- ным догматизмом, на многообразие, ускользающую неповторимость жизни, ее неподатливость какой-либо систематизации. Самым сложным в этой проблеме, однако, является то, что преодоление одних форм — это появление других. Преодоление обобщающих, редуцирующих, тотализующих стереотипов — это вместе с тем выдвижение на первый план индивидуализирующих, локализующих или овременивающих способов фиксации человеческого сосуществования.
Нравится нам это или нет, но на месте одних форм оказываются другие, и приходится заниматься их предназначением и смыслом. Возникает вопрос о взаимосвязи разных форм, пространств их проявления и употребления.
Сказанное относится прежде всего к самой социальной философии. В ней соприсутствуют подходы, по-разному относящиеся и к формам самой философии, и к формам иного, «вне философского» опыта, и к связям между ними. Для одних эти связи определяются неким устойчивым, каноническим укладом социальной философии и соответствующей привилегией предельно обобщать материал общественной жизни, для других такой канон представляется пережитком, обреченным на растворение в схемах и образах повседневности, для третьих проблема заключается в усмотрении связи между самостоятельностью социальной философии и ее взаимодействием с внефилософскими формами человеческого опыта. В последнем случае, собственно, и может быть содержательно поставлен вопрос о социально-философской работе, то есть о том, где и как реализуются философские действия, с какими типами человеческих актов и контактов они кооперируются, какой эффект они могут производить, что показывать, на что влиять.
Движение социальной философии в сторону дисциплин научного обществознания постоянно наталкивается на множество препятствий, которые, однако, не только тормозят это движение, не только обнаруживают несогласуемость философских и научных форм, но и достаточно ярко характеризуют различия в режимах их бытования. Если мы захотим более полно «ввести» в социальную философию материал научного обществознания, мы почувствуем, что дисциплинарные формы, в которые он упакован, всячески сопротивляются их включению в картины социального процесса. Это происходит в основном потому, что они показывают не людей, не процессы общения деятельности или самореализации, где люди выступают субъектами социальности, а стороны, грани, подсистемы, в которых опредмечиваются эти процессы. Каждая из дисциплин сосредоточена на своем аспекте социальности: он отделен от других аспектов, вне-положен им и только косвенным образом — через функции дисциплин, скажем, социологии и истории или экономики и психологии — связан с другими аспектами, с другими предметами. Адальше — просматривается особая система разделения деятельности, которая гораздо сильнее, чем вопросы о тенденциях общественной жизни и стремлениях людей, воздействует на методологические установки и научные пристрастия представителей различных социальных и гуманитарных дисциплин.
Этот вариант «введения» материала научного обществознания в социальную философию выявляет как будто бы непреодолимые барьеры, но он же ставит ряд вопросов, позволяющих обрисовать перспективу дальнейшего движения. Это вопрос о социальной укорененности традиционной системы социально-гуманитарных наук, вопрос о принадлежности системе самой социальной философии, а стало быть — о принципиальной неполноте последней, и, наконец, вопрос о социально-философском выражении проблематики бытия людей, освобожденном от «структурного насилия», производимого разделением научного труда. Этот вопрос означает переключение философской ориентации на формы повседневности, фиксирующие проблематику индивидной и совместной жизни людей на «языках» обычных схем общения и действия.
Введение в социальную философию форм повседневности также сталкивается со значительными и специфическими трудностями. Обнаруживаются разные «здравые смыслы», несоизмеримые контексты социальных взаимодействий, «разрывы» в структурах повседневности групп и субкультур, формально принадлежащих одному обществу. Возникает проблема — практическая и теоретическая — связи этих разных социальностей, а значит, выхода за пределы отдельной позиции для поиска форм, кооперирующих разные точки зрения и схемы жизненного поведения. В решении такой задачи пригодился бы опыт научного обществознания. Но его формы для этого не готовы. Их еще надо перевести в другой модус, транспонировать в иную тональность. От функций, определенных научным понятием разделения труда, важно перейти к смыслам, делающим взаимодействия между людьми возможными и необходимыми.
Складывается ситуация, когда социальная философия оказывается не «над» повседневностью и не «внутри» научного познания, а между тем и другим. Возникают задачи «на введение» опыта повседневности в социальные науки и придание им человеческого, индивидуального смысла и задачи «на введение» опыта научного обществознания в описание структур повседневности, соответственно, в практику взаимодействия разных типов социальности.
Развитие социальной философии и обществознания в XX в. проходило в соперничестве двух методологий: первой, считавшей «люди не ведают, что творят» (значит, нужен отстраненный, объективный анализ), и второй, утверждавшей, что понимание социальности надо строить из понятий и схем, с помощью которых люди сами воссоздают и изменяют свое повседневное бытие. В этом соперничестве победитель так и не определился. Многомерность социального бытия оказалась не сводимой ни к объектным структурам и овеществленным формам человеческого опыта, ни к непосредственным («лицом к лицу») контактам индивидов. Преобладание любой из этих методологий приводило к ощутимым потерям: в одном случае на периферии анализа оставались живая энергия и деятельные качества людей, воспроизводящие социальный мир, в другом — совокупность опосредованных связей и разделенных форм человеческой деятельности, обеспечивающих сложную динамику современного социального пространства.
Главный, пожалуй, результат этого соперничества состоит в осознании нелинейной взаимозависимости разных методологий, в осмыслении необходимости связывания разных позиций и точек зрения соответственно контурам общих проблем. Важно более конкретно представить многообразие человеческого бытия в формах социальной философии, поискать соразмерность во взглядах философа и человека с улицы, человека из лаборатории и человека от станка, человека гор и человека равнины.