Уныние

Уныние — это чувство безнадежности, которое сопровождается самообвинениями. Уныние — это тяжкий грех. Почему? Казалось бы, что плохого в том, что человек чувствует себя глубоким грешником? Плохо то, что он теряет надежду на милость Божью, на выкорчевывание из себя греха, на окончательное спасение. Древнеримский философ Сенека справедливо сказал, что «ты никого не сможешь проклясть страшнее, чем пожелав быть в гневе на себя самого». Говоря о «гневе на себя самого», он имеет в виду устойчивый и безысходный гнев, который не только не видит выхода, но убежден, что этого выхода нет, то есть опять же уныние.

Нельзя — греховно! — предаваться унынию даже в тех случаях, когда у нас, как нам может показаться, есть Все основания для него. Почему нельзя? Потому что уныние, в конечном счете, уводит человека от Бога и ввергает его в погибель. Об этом в христианском, и в частности монашеском, фольклоре существует много поучительных историй. Одну из таких историй пересказал русский философ Владимир Соловьев. Этот рассказ содержится в сочинении «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории».

В древние времена в некоей египетской пустыне уже много лет спасались два христианских отшельника. Они жили недалеко друг от друга, но не общались, лишь изредка обмениваясь взглядами, да псалмами перекликаясь. «И вот однажды удалось диаволу вложить им в душу, обоим зараз, одно намерение, и они, не говоря друг другу ни слова, забрали свою работу — корзинки и постилки из пальмовых листьев и ветвей — и отправились вместе в Александрию. Там они продали свою работу и затем три дня и три ночи кутили с пьяницами и блудницами, после чего пошли назад в свою пустыню. Один из них горько рыдал и сокрушался:

— Погиб я теперь совсем, окаянный! Такого неистовства, такой скверны ничем не замолишь. Пропали теперь даром все мои посты, и бдения, и молитвы — зараз все безвозвратно погубил!

— А другой с ним рядом идет и радостным голосом псалмы распевает.

— Да что ты, обезумел, что ли?

— А что?

— Да что ж ты не сокрушаешься?

— А о чем мне сокрушаться?

— Как! А Александрия?

— Что ж Александрия? Слава Всевышнему, хранящему сей знаменитый и благочестивый град!

— Да мы-то что делали в Александрии?

— Известно, что делали: корзины продавали, святому Марку поклонились, прочие храмы посещали…

— Да ночевали-то мы разве не в блудилище?

— Храни Бог! Вечер и ночь проводили мы на патриаршем дворе.

— Святые мученики! Он лишился рассудка… Да вином-то мы где упивались?

— Вина и яств вкушали мы от патриаршей трапезы…

— Несчастный! А целовался-то с нами кто, чтобы о горшем умолчать?

— А лобзанием святым почтил нас на расставании отец отцов, блаженнейший архиепископ великого града Александрии и всего Египта, Ливии же и Пентаполя, Кир-Тимофей, со всеми отцами и братиями его богоизбранного клира.

— Да что ты, насмехаешься, что ли, надо мной? Или за вчерашние мерзости в тебя сам диавол вселился? С блудницами скверными целовался ты, окаянный!

— Ну, не знаю, в кого вселился диавол: в меня ли, когда я радуюсь дарам Божиим и благоволению к нам мужей священноначальных и хвалю Создателя вместе со всею тварью, или в тебя, когда ты здесь беснуешься и дом блаженнейшего отца нашего и пастыря называешь блудилищем, а его самого и боголюбезный клир его — позоришь, яко бы сущих блудниц.

— Ах ты, еретик!..

И сокрушавшийся о своем грехопадении отшельник бросился на своего товарища и стал изо всех сил его бить. После этого они молча пошли к своим пещерам, один всю ночь убивался, оглашая пустыню стонами и воплями, рвал на себе волосы, бросался на землю и колотился об нее головой, другой же спокойно и радостно распевал псалмы. Наутро кающемуся пришла в голову мысль: так как я долголетним подвигом уже стяжал особую благодать Святого Духа, которая уже начала проявиться в чудесах и знамениях, то после этого, отдавшись плотской мерзости, я совершил грех против Духа Святого, что, по слову Божию, не прощается ни в сем веке, в будущем. Но если я окончательно погиб, то что же нуду делать тут, в пустыне? И он пошел в Александрию продался распутной жизни. А между тем его прежний товарищ, продолжая свое подвижничество, достиг высшей степени святости и прославился великими чудесами»

Ясно, что Соловьев отнюдь не хочет сказать, что грехопадение само по себе вполне может оказаться «плодотворным и спасительным». Он не призывает нас с и, дорогие читатели, жить по пословице: «Не согрешишь — не покаешься, а не покаешься — не спасешься!». Нет, он призывает нас не увязать в болоте уныния, не вести себя пассивно, если мы по тем или иным причинам попали в него, а с умом выкарабкиваться на сушу — на твердую почву жизни по Божьим заповедям — жизни в Боге. Никогда нельзя впадать в грех безнадежности, отчаяния и уныния, ибо на «крючек» нашего отчаяния и уныния нас ловит враг Бога и наш враг — дьявол. Сначала он соблазняет нас, то есть способствует созданию ситуации, в которой наша удобосклонность ко греху получает легкую возможность осуществиться, а потом, когда мы впадем в приготовленную ловушку соблазна, он подсказывает погибельную мысль: «Ну что ж, теперь ты пал окончательно, спасения тебе нет и не будет… Так стоит ли оставшееся время земной жизни тратить на бесплодные сожаления о своих грехах — гуляй, веселись…». А потом и страшную ложь внушит: мол, «Бога нет», а значит, и греха нет, потому что грех — это нарушение заповедей Бога.

И первый этап его «работы», то есть подбрасывание соблазнительной мысли, и второй — лицемерное сокрушение по поводу уже совершенного греха, отражены в истории, рассказанной Соловьевым.

В заключение еще раз скажу: ни в коем случае нельзя поддаваться унынию, терять надежду на Бога, Который всегда может спасти нас, если мы обратимся к Нему. «Изглажу беззакония твои, как туман, и грехи твои, как облако; обратись ко Мне, ибо Я искупил тебя», — говорит Он нам через пророка Исайю (Ис. 44:22).