Исторический материализм
Маркс считал, что экономические факторы играют решающую роль в историческом формативном процессе. История — это история экономики, история труда. Качественные изменения экономической жизни превращают историю в двигающийся вперед необратимый процесс.
Этот необратимый формативный процесс проходит через следующие экономические стадии:
Первобытное общество
Рабовладельческое общество
Феодальное общество
Капитализм
(Коммунизм)
Переход от одной экономической стадии к другой представляет собой качественный скачок, который необходимо совершается по мере развития экономики до некоторой точки насыщения. Эти качественные скачки происходят диалектическим образом, когда одна стадия «отрицается» и «снимается» более высокой стадией:
Мы потому можем говорить о более высокой позиции и о прогрессе, что отрицание не просто заменяет одну экономическую систему на другую, как это бывает при низложении одного короля и возведении на трон другого. Отрицание здесь является снятием, при котором между существенными аспектами устанавливаются более рациональные взаимосвязи. История, следовательно, ничего не «теряет». Так, коммунизм предполагает бесклассовое общество из первобытной стадии, тесные связи из феодальной стадии, а также формальные права и развитый производственный потенциал из буржуазно-капиталистической стадии исторического развития. Вместе с тем коммунизм объединяет эти факторы в систему, в которой имеется рациональный и демократический контроль над экономикой.
Подобно Гегелю, Маркс считал, что процесс снятия одной экономической системой другой совершается с необходимостью в том смысле, что труд и экономика в конечном счете порождают соответствующие изменения независимо от того, что думает или воображает отдельный человек. Индивиды ни в коем случае не могут повлиять на этот процесс своими субъективными прихотями. Он будет продолжаться, даже если люди и не осознают (до открытия Марксом законов исторической диалектики), что участвуют в нем.
Для Маркса фундаментальной является экономика, а не дух (der Geist), как для Гегеля. В определенном смысле наши мысли являются отражением экономико-материальных условий. Поэтому экономико-материальные факторы называются базисом, а культурные феномены, подобные религии, философии, этике, литературе и т. д., — надстройкой.
В своей крайней форме исторический материализм влечет за собой следующие положения. 1) Базис, а не надстройка, является движущей силой истории. 2) Базис определяет надстройку, а не наоборот.
Таким образом, имеется следующая схема:
Понимаемый в этой крайней форме исторический материализм становится экономическим детерминизмом. И ход истории, и человеческие мысли определяются экономико-материальными обстоятельствами. Так сказать, люди не в состоянии свободно мыслить, и их мысли не могут влиять на события [Здесь авторы не учитывают переписку Маркса и Энгельса (так называемые «письма» об историческом материализме), в которой идея экономического детерминизма корректируется указанием об обратном (иногда решающем) воздействии идей (духовного фактора вообще) на ход социально-экономического процесса. Энгельс даже предполагал, что при коммунизме идеи будут определять ход исторического развития. Необходимо также принять во внимание, что Маркс формулирует в Предисловии к критике политической экономии понятие надстройки в метафорическом контексте. В прямом, и притом вульгарном, толковании понятия базис и надстройка были введены в советскую философию Сталиным. По Марксу, движущей силой истории выступает способ производства, то есть единство производительных сил и производственных отношений, о чем авторы и пишут в дальнейшем. — С.Б.].
Но в такой крайней форме экономический детерминизм становится неприемлемым.
а) Он предполагает отказ от всей суверенной рациональности. Получается, что наши мысли всегда определяются экономическими причинами, а не рациональными соображениями. Мы мыслим то, что мы должны мыслить, а не то, что мы обоснованно считаем истинным. Но такая теория выбивает опору из-под себя, так как оказывается, что сама она также является только результатом некоторых экономических причин. Тогда нет оснований считать эту теорию истинной, так как материальные условия, которые являются определяющими сегодня, отличаются от тех, которые определяли мысли Маркса.
б) Этот экономический детерминизм не диалектичен, потому что он проводит резкую границу между двумя различными явлениями, экономикой и мышлением, а затем утверждает, что одно явление причинно обусловливает другое. Такой резкий дуализм двух независимых явлений противоречит диалектике. Ведь один из исходных пунктов диалектического мышления заключается в том, что одно явление (экономика) не может осознаваться в качестве относительно изолированного. Ведь экономика является частью общества. Так как экономический детерминизм предполагает недиалектическую противоположность экономики и мышления, а Маркс определенно указывал на взаимосвязь этих факторов, то явно безосновательно приписывать ему такой экономический детерминизм.
в) В работах Маркса содержатся положения, подтверждающие, что он не был экономическим детерминистом [См. Немецкую идеологию. ], хотя иногда и выражался двусмысленно.
Итак, мы можем сказать, что утверждение о том, что базис причинно определяет надстройку, относится к вульгарному марксизму. Следовательно, обоснованно предложить такую интерпретацию исторического материализма Маркса: экономика и мышление взаимно определяют друг друга, но экономике принадлежит решающая роль.
Кроме того, мы можем дополнить эту схему, включив в нее социально-политические факторы дополнительно к экономическим и концептуальным.
Это — простая, но приемлемая интерпретация марксовой материалистической концепции истории. Но она неоднозначна [Ср., например, с Предисловием к критике политической экономии. В связи с дебатами вокруг этих вопросов см., например, позиции А.Деборина (1881–1963) и Н.Бухарина (1888–1938) in Kontroversen fiber dialektischen und mechanistischen Materialismus. Hrsg. von O.Negt. Frankfurt am Main, 1969.]. Что мы на деле имеем в виду, когда утверждаем, что все перечисленные факторы играют свою роль, но все же решающая роль или приоритет принадлежит экономике? Можно интерпретировать последнее положение как методологическое правило: «ищите экономические объяснения!», «делайте особый упор на экономические факторы внутри социально-исторической целостности!» Такое истолкование несколько категорично, но Маркс пытался сказать нечто большее. Мы можем предложить другую интерпретацию. «Надстройка влияет на базис в том смысле, что она необходима для него, но не в состоянии диктовать направление его изменения». Здесь утверждается, что надстройка — государство, идеология, мышление — осознается в качестве необходимой части целого, но изменения, новые направления развития порождаются базисом. Или мы можем сказать, что «надстройка может существовать помимо того, что она обслуживает базис, но она не может развивать саму себя». Это, конечно, упрощенная интерпретация. При таком истолковании надстройке — государству, политическим факторам — приписывается способность влиять на события, но только в качестве своего рода инертной массы, которая поддерживает существующие тенденции без того, чтобы иметь собственную историю. Но способность обновлять, порождать в том или ином смысле принадлежит базису.
При рассмотрении взаимосвязи экономики и мышления следует отметить, что, по Марксу, экономика основывается на труде [Здесь у Маркса труд рассматривается как процесс, определенный системой и включенный в особую общественную формацию, а не как внеисторическая (антропологическая) деятельность.]. Труд является не слепым природным, а общественным, человеческим процессом. Он есть специфически человеческая деятельность, посредством которой человек взаимодействует с реальностью. С помощью труда мы узнаем вещи и косвенно самих себя. И так как труд порождает новые продукты и новые социальные условия, то мы с помощью этого исторического процесса узнаем все больше о самих себе и о мире. Таким образом, для Маркса труд является основным эпистемологическим понятием. Именно благодаря трудовой деятельности мы становимся познающими. Этот взгляд противоречит выдвинутой классическими эмпирицистами статической и центрированной вокруг индивида модели познания, согласно которой человек в основном подобен простейшей фотокамере, пассивно воспринимающей оптические образы.
Если верна эта эпистемологическая интерпретация взаимосвязи труда и познания, то она является еще одним доводом для отказа, во-первых, от резкого противопоставления базиса и надстройки и, во-вторых, от экономического детерминизма, основанного на таком размежевании. Труд и познание являются сторонами одного диалектического процесса. Поэтому было бы неправильно говорить, что труд причинно определяет познание.
Теперь можно указать на явно различные политические следствия двух позиций, которые могут отстаивать марксисты. Первая это защита строгого экономического детерминизма, а вторая приписывание надстройке определенной способности активного влияния на базис. Первая позиция ведет к политической пассивности. «Мы должны подождать, пока не созреют условия». Вторая позиция предполагает политическую активность.
Кроме того, если думать, что надстройка, по существу, задается базисом, экономическими условиями, то бесполезно вступать в дискуссию с противниками. Ведь их точка зрения определена их материальным положением, которое не в состоянии изменить аргументы. Только изменение материального положения может вести к изменению точки зрения. Итак, не дискутируйте с владельцем компании, но конфискуйте ее и заставьте его заниматься реальным физическим трудом. Лишь после этого с ним можно поговорить!
Это также означает, что нельзя доверять политическим соглашениям. Все решает экономическая сила, а не соглашения.
Это означает и то, что нельзя серьезно относиться к парламенту. Власть находится «вне парламента», так как она основывается на экономической силе. Парламент — это всего лишь политическое выражение господствующих экономических отношений и условий.
Итак, не имеют значения ни дискуссии, ни субъективные мнения людей, ни парламентская система. Все эти факторы являются в основном пассивным отражением базиса. [См. направленные против этой точки зрения взгляды Джона Стюарта Милля (О свободе) на то, как мы можем достичь более истинных мнений путем свободного обмена идеями].
Другими словами, налицо некоторые неприятные политические следствия выбора радикального экономического детерминизма. Поэтому, можно сказать, возникает проблема поиска разумного баланса. Хотя радикальный экономический детерминизм и проблематичен, но все же ясно, что представление о влиянии экономико-материальных условий на наши формы познания содержит определенную долю истины. (Однако ответ на вопрос, в чем заключается этот разумный баланс, является трудным и дискуссионным).