Философы Древней Греции

Демокрит и атомистическая теория

Материализм

Применив логику, разработанную Парменидом и Зеноном в элейской школе, к представлениям о материи, которые были сформулированы милетцами, Левкипп и Демокрит создали новые направление – материализм. Их тезис был таким: все существующее состоит из твердых неделимых частиц, которые движутся и сталкиваются друг с другом в пустом пространстве. Так впервые была провозглашена атомистическая теория, которой до этого не было ни в философии, ни в науке. Но эта ее греческая форма несколько отличалась от более поздних версий, и потому важно не путать ее с более поздними философскими идеями и с теориями физиков-атомистов XX века.

Когда Демокрит из Абдеры был молод, он приехал в Афины в надежде побеседовать с Анаксагором, ведущим ученым и философом в кружке людей искусства и интеллигентов, который собрал вокруг себя афинский государственный деятель Перикл. Но этот знаменитый старший собрат не имел свободного времени для встречи с одаренным молодым теоретиком из чужого города и не увиделся с ним. Разочарованный, Демокрит написал: «Я приехал в Афины, и никто не знал меня».

Насколько иной показалась бы ему эта поездка теперь, когда главная дорога, по которой подъезжают к Афинам с северо-востока, проходит мимо впечатляющей Лаборатории ядерных исследований имени Демокрита. Ее название напоминает о том, что Древняя Греция была родиной атомистической теории, а Демокрит – первым великим разработчиком этой теории! Вариациям на тему идей Демокрита современные наука и техника обязаны большей частью своего увлекательного развития, и именно атомизм создал последние понятия, которые были нужны, чтобы возник материализм как мощная и последовательная философская система.

Честь открытия этой теории принадлежит философу по имени Левкипп, но мы почти ничего не знаем о нем, а стала установившейся системой взглядов и приобрела большое влияние эта теория благодаря системной интерпретации и практическим применениям, которые осуществил Демокрит.

Демокрит из Абдеры жил около 400 года до н. э. Он был современником Сократа, так что мы нарушаем хронологию, когда, следуя установившейся практике, говорим о нем как о досократовском философе. Но в определенном смысле это вполне разумно, потому что взгляды Демокрита стали конечным синтезом, который системно завершил усилия милетцев понять материальные составные части и механизмы природы. Сократ же начал революцию в мышлении, отбросив претензию на то, что наука может ответить на все вопросы этики, человеческой жизни и философии.

В Древнем мире проводили контраст между Гераклитом и Демокритом – плачущим и смеющимся философами: «Гераклит надо всем плачет, а Демокрит смеется». Это отчасти напоминает деление философов на «грубые» и «нежные» умы у Уильяма Джеймса.

О жизни Демокрита мы знаем мало. Единственная фраза личного характера – то замечание, которое процитировано выше: «Я приехал в Афины, и никто не знал меня», откровенная жалоба гения на то, что он не признан, которую с сочувствием читали многие позднейшие ученые. О его идеях мы знаем немало, поскольку его атомистическую теорию много критиковал Аристотель и одобрительно цитировал Эпикур (чье большое философское «Письмо к Геродоту» сохранилось среди смеси жизнеописаний и мнений в книге Диогена Лаэрция).

Атомистческая теория в том виде, как ее разработал Демокрит, была сочетанием милетской науки, элей-ской логики и, возможно, применением более ранней методологии. Задолго до того, как Левкипп или Демокрит создали понятие «атом», другие уже предполагали, что физический мир состоит из маленьких частиц. Эмпедокл считал, что каждый из «элементов» существует в виде мелких частиц определенного размера и определенной формы. Эта идея, в свою очередь, восходит к пифагорейскому представлению о маленьких «телах правильной формы», которые являются «молекулярными частицами» природы. Попытка пифагорейцев соединить математику и физику, построив физический мир из точек, вела в том же направлении. Однако главной основой атомистической теории было, очевидно, применение механических моделей при изучении естественных процессов, начатое Анаксимандром. В модели природное явление копируется с помощью механического взаимодействия ее отдельных маленьких частей. Поэтому, когда кто-то спрашивает себя, почему все-таки моделирование срабатывает, у этого человека возникает искушение поверить гипотезе, что модель похожа на природу оттого, что природа тоже – сложное сочетание маленьких частиц, взаимодействующих между собой механически. Это представление становится более правдоподобным, когда техника показывает, что механизмы могут выполнять гораздо более сложные функции, чем предполагали более ранние мыслители.

Основой греческого атомизма как физической теории являются четыре идеи: во-первых, что материя состоит из мельчайших отдельных частиц, которые «нечленимы» (атом в переводе с древнегреческого означает «то, что не делится»); во-вторых, что существует пустое пространство, в котором эти частицы движутся; в-третьих, что атомы различаются только формой и объемом; в-четвертых, что любое изменение является результатом передачи движущего импульса от одного атома к другому, а такая передача возможна только при их соприкосновении: в этой системе, конечно, нет никакого «воздействия на расстоянии».

Атомы в этой теории – маленькие твердые крупицы бытия (которые, как Единое Бытие Парменида, неделимы, потому что внутри них нет прожилок небытия, вдоль которых они могли бы быть «разрезаны»). У них нет ни одного из «вторичных» качеств – цвета, запаха и так далее, которые мы знаем по собственному опыту, а только форма и протяженность. (Идея, что материя нейтральна по отношению к качествам, здесь, наконец, четко сформулирована.)

Отдельные атомы и их сочетания отличаются друг от друга «формой, местоположением и порядком». Например, A отличается от B формой, N от Z местоположением, AZ от ZA порядком. Эти частицы, как утверждает Демокрит, имеют множество разнообразных форм. «Нет причин, по которым они должны иметь одну форму, а не другую». Атомы всегда находились и находятся в движении; двигаясь, они сталкиваются; иногда они «сцепляются» и остаются вместе, иногда «отскакивают» друг от друга при толчке. (Римский поэт Лукреций, пытаясь дать общедоступное образное описание атомизма, изображает на атомах «крючки», с помощью которых они скрепляются друг с другом.) Таким образом, любое изменение в конечном счете является изменением места этих твердых частиц и передачей ими друг другу кинетических импульсов, а все физические тела представляют собой совокупности этих твердых частиц, сгруппированных в неодинаковые по стабильности конструкции.

Это представление о том, что любое изменение представляет собой передачу кинетического импульса или перегруппировки разных по форме твердых частиц, сразу же позволило удовлетворительно объяснить многие явления, которые хотели истолковать физики.

Прежде всего рассмотрим вопросы конденсации и разрежения, которые со времен Анаксимена продолжали занимать центральное место в физике. Если плотность зависит от относительного объема пустого пространства между частицами вещества, легко понять, как увеличение давления приводит к конденсации, а бомбардировка маленькими частицами «огня» раздвигает атомы в стороны и приводит к разрежению. С тех пор наука не нашла никакого более удовлетворительного, по крайней мере в принципе, объяснения причин различия веществ по плотности и изменения плотности одного и того же вещества.

Идея ионийских философов о том, что мир сформировался из «кружащегося вихря», в котором разные элементы собрались на разных уровнях в зависимости от их относительной массы, стала прекрасно служить атомистам, когда представление о вихре было пересмотрено и начали считать, что он состоял из множества мелких частиц. Можно было утверждать – и найти близкие аналогии в человеческом опыте, – что меньшие по размеру атомы проявляют тенденцию при столкновениях «отскакивать» дальше, из-за чего постепенно вытесняются наружу. Анализ «пор и истечений» у Эмпедокла мог быть взят на вооружение и становился гораздо более удовлетворительным, если «поры» на самом деле были «пустотами» в решетках из атомов. «Модели» Анаксимандра были, конечно, самым сильным аргументом в пользу этого нового подхода к физической реальности: атомистическая теория могла объяснить, что природа ведет себя как машина потому, что она действительно является сложным механизмом.

Итак, до сих пор мы видели, что новая теория смогла синтезировать и усовершенствовать все достижения существовавшей до нее физики. Казалось, не было явлений, которые она не могла бы объяснить. В принципе теоретики-атомисты считали, что физика и философия – одно и то же, то есть наука наконец нашла ответ на вопрос «Что такое бытие?»: «В действительности не существует ничего, кроме атомов и пустоты».

Философско-логическое происхождение нового учения сырало решающую роль в том, что атомизм возник как материалистическая философская система, а не только как физическая теория. Ученые из Ионии и логики из Элеи почти в одинаковой степени способствовали этому.

1. Парменид, к большому удовольствию атомистов, доказал, что для существования в мире изменений или хотя бы их видимости необходимо существование многих, а не одного, видов «бытия»; а если их много, «бытие» должно разделяться на части небытием.

2. Но здравый смысл и наука ионийцев ясно показывали, что «природа» все же изменяется если не действительно в каком-то абстрактном смысле, то, во всяком случае, по видимости.

3. Следовательно, действительность должна делиться на много частей, и должно существовать «небытие» – их разделитель.

(Фактически эту логическую цепочку аргументов, которую признал истинной Демокрит, до него уже изложил философ Мелисс с Самоса, сторонник идей и методов Зенона и Парменида; но Мелисс отбросил заключительный вывод как абсурдный, поскольку в нем утверждалось существование «небытия». Аевкипп и Демокрит, напротив, признали, что на самом деле этот вывод – истинный, потому что он объясняет появление в мире изменений.)

Элейская родословная новой теории видна также в четкости и строгости логики, примененной для определения характеристик атомов и пространства. Атомы фактически представляют собой маленькие куски Парменидова «бытия», и каждый из них характеризуется неделимостью, однородностью и нейтральностью – теми свойствами, которые Парменид придал своему Единому Бытию. В ином случае атомы обязательно содержали бы внутри себя «небытие» и, следовательно, были бы не одиночными частицами материи, а чем-то, состоящим из нескольких частей. Пустое пространство – это «небытие» элейцев: по определению оно не имеет плотности, не оказывает сопротивления и не проявляет силы сцепления. Следовательно, оно не может ничего делаты или передаваты, поскольку «из ничего ничто не родится». Любое взаимодействие должно быть результатом совместных действий двух единиц бытия.

Таким образом, эта теория синтезирует предшествовавшие ей воззрения и этим создает новое философское направление, у которого есть собственные методы и логические правила. Эта теория уверяет нас, что для того, чтобы понять изучаемый объект, любой такой объект нужно с помощью анализа мысленно разложить на части вплоть до мельчайших компонентов и определить схему, по которой они сочетаются между собой. Если теория верна, такие части всегда найдутся, и явления всегда можно объяснить и скопировать, изучая их механическое взаимодействие.

Сторонники атомистической теории заявляли, что с ее помощью можно объяснить не только явления физики и химии, но также многое в медицине, психологии, этике и теории познания. При этом расширении своей области применения атомизм иногда сталкивался с трудностями – например, в этике его абсолютный детерминизм плохо совмещался с идеей свободы выбора. Но атомизм имел и несколько крупных достижений. Например, в медицине тогдашние хирурги и другие врачи обнаружили, что идея атомистов рассматривать тело как сложную машину хорошо сочеталась с их собственным практическим знанием механики тела. Было ясно, что работа мышечной системы и скелета, прилив и отлив крови (о кровообращении они, разумеется, не знали), последствия повреждений мозга – все это можно объяснить методами механики.

Разумеется, выявить процессы и функции взаимодействия ума и тела было сложнее. Например, среди пациентов были такие, которые жаловались на боль, хотя физически у них не было никаких нарушений. Их болезнь имела психологическую причину. Тогда не было ясно – и не ясно до сих пор, – как явления, подобные этим, можно свести к механике. Но атомисты были уверены, что это сделать можно.

Прежние колебания по поводу «психе», отразившиеся в попытках определить душу как «пневму» или «аэр», но все же сохранить религиозный взгляд, по которому душа бессмертна, или же включить «психе» как составную часть в закономерный порядок физического мира, но при этом считать, что она порождает движение благодаря чему-то вроде «свободно принятого решения» действовать, – нашли наконец окончательное разрешение. Человеческое «я» – не исключение из всеобщей структуры реального мира, оно телесно и является частью природы. Лишь иллюзии и склонность принимать желаемое за действительное привели людей к вере, что они свободны и бессмертны. Из-за своей высокой чувствительности и большой активности душа считалась состоящей из очень мелких подвижных атомов (вероятно, шарообразных, чем объяснялась их подвижность), которые были причиной движений души в ответ на воздействия ощущений, приходящих из внешнего мира. Когда после беспокойства душа снова приходит в равновесие, ее движение усиливается и передается телу, а также сознанию и мышлению.

Такая теория предлагала новый инструмент для исследования механизма ощущения. Поскольку любое «действие» есть результат контакта, чувственное восприятие объяснялось как отпечаток, оставленный на органах чувств атомами, появляющимися извне. Например, поверхности, которые видит человек, излучают пленки из атомов, которые перемещаются в воздухе и ударяют по глазу. Четкость видимого изображения зависит и от силы этого постоянного излучения, и от состояния среды. Если атомы воздуха между наблюдателем и наблюдаемым объектом движутся сильно, изображение искажается. Если они движутся не сильно, происходит какое-то трение. Углы пленки, которая движется от квадратной башни, обламываются, и глазам башня кажется круглой. В случаях передачи и искажения зрительных образов, а также анализа осязания и обоняния атомистическая теория придала новую точность оценкам ощущения и иллюзии. Философы убедились, насколько тоньше стали благодаря новой теории оценки работы органов чувств и различных «перспектив», в которых появляется перед нами объект в зависимости от условий наблюдения.

Теоретики-атомисты, последовательные в своей философской позиции, считали так называемые вторичные качества (тепло, вес, цвет, вкус) не объективными свойствами предметов, а чем-то субъективным, что привнесено наблюдателем. Все эти свойства существуют только «по соглашению», писал Демокрит. «По соглашению» здесь – значит противоположно существованию «в действительности» или «по природе». В этой фразе понятие из области права и обычаев общества – структур, явно созданных людьми, – переносится на органы чувств наблюдателя, который окрашивает нейтральный внешний мир, состоящий «только из атомов и пустоты», очевидными для него самого качествами. В отрывках из сочинений Демокрита есть несколько слишком ранних неудачных предположений о том, каким образом различные «бесцветные» или «черно-белые» конфигурации атомов воспринимаются как цветные.

В области этики цена атомистической теории, похоже, оказалась слишком высокой. Поскольку все события были механическими результатами физических причинно-следственных цепочек (один из двух сохранившихся отрывков из Аевкиппа звучит так: «Нет ничего случайного: все происходит по необходимости»), в этой схеме нет места человеческой свободе. В ней также нет никакого способа разъяснения целей; и эта теория не обеспечивает уверенности, что прежние наблюдения окажутся в какой бы то ни было степени пригодны в будущем: атомизм признает как свидетельство только непосредственное наблюдение, а будущее нельзя наблюдать непосредственно. С другой стороны, эта теория была прекрасным противоядием от элементов суеверия в распространенных тогда религиозных понятиях.

Различные высказывания, которые приписывают Демокриту, показывают, как именно атомизм мог логически связывать себя с этическими рекомендациями. Согласно им, душа либо неспокойна, и тогда ее движение воздействует на тело как резкий порыв, либо находится в покое и тогда гармонично регулирует мысли и действия. Свобода от беспокойства – условие человеческого счастья, а счастье человека и есть цель этики. Общество, в котором люди встречаются и объединяются друг с другом как атомы, стабильно, когда количество социальных столкновений внутри него поддерживается на минимальном уровне.

Может показаться странным, что в тех отрывках из работ Демокрита, которые посвящены этике, мы обнаруживаем высказывания о том, что нам следует выбирать или делать, поскольку его теория не оставляет места человеческой свободе и выбору. Иногда решением этой проблемы становятся слова о том, что из-за нашего невежества нам кажется, будто мы свободны, поскольку мы не знаем всего о мелких причинах, которые, внося каждая свой вклад, делают определенное решение неизбежным. В свете этой нашей иллюзии мы рассуждаем о морали, отправляем правосудие и чувствуем себя ответственными за свою судьбу. (Отказ от признания свободы человека для того, чтобы объяснение природы оставалось простым и точным, не удовлетворил тех, для кого этика является важнейшей частью философии. Позже Эпикур и его школа, пытаясь подвести под свободу и случайность естественно-научную основу, дополнительно ввели положение о том, что иногда атомы «отклоняются» от своего пути непредсказуемым образом.)

Этика и политика, основанные на атомистической философии, ясны и реалистичны, и возникает соблазн развивать их в этом направлении. Тем не менее за всю историю западной мысли никто не смог удовлетворительным образом примирить свое представление о человеческой природе со строгими законами физики. Материализм как философия, основанная на атомизме в применении к естественным наукам, со времен Древней Греции остался важным и привлекательным синтетическим видом теоретической мысли. Материализм пережил период забвения в Средние века, поскольку слишком явно противоречил христианской религии; но атомистическая теория существовала в трех разных версиях – исходная греческая, более поздняя римская, приспособленная к новым условиям Эпикуром и его школой, и наша современная. Приведенная ниже таблица показывает, где греческий оригинал согласуется, а где расходится с двумя позднейшими вариантами, а наше обычное представление об атомистической теории фактически составлено из элементов всех этих трех ее этапов. Атомизм Демокрита из всех трех самый ясный и строгий в логике и получении выводов; для Эпикура меньше была важна логическая красота атомизма и больше – этическое применение этой теории; при помощи атомистической теории он пытается объяснять этические явления; мы в наше время меньше интересуемся логической строгостью теории или ее влиянием на мораль, а больше – ее применением в физике для описания и контроля. Теперь мы, возможно, находимся на пути к теории, которая объединит в себе высочайшие достоинства всех трех.

Мы могли бы значительно расширить этот список, но эти пункты, возможно, позволят вам ясно увидеть тот сплав строгой логики и полной объективности, который делает теорию Демокрита единственной в своем роде. В частности, необходимо обратить внимание на то, как в римском варианте наглядная образность мышления вносит путаницу в идеи этой теории и как современный вариант потерял ту остроту, которая делала классическую теорию особенно ясной и удовлетворительной. Сюда можно также добавить четыре более частных критических замечания, которые заставляют предположить, что для этой теории есть границы; и продолжают появляться новые критические высказывания.

Первое критическое замечание такое: в мире, как его представляет себе атомист, вообще не может быть никакой теории. Заявление, что определенная теория в большинстве случаев верна и люди должны верить ей, предполагает, что какой-то теоретик изучил фактические данные и выбрал из нескольких возможных объяснений лучшее. Но если «все», и в том числе все физиологические процессы, «происходит по необходимости», тогда то, что думает любой человек, – необходимый автоматический результат имевших место ранее предпосылок. Обратите внимание: речь здесь идет не о том, что кто-то, верящий в истинность атомистической теории, не прав, а лишь о том, что он поступает непоследовательно, когда утверждает, что эта вера может быть чем-то большим, чем личной точкой зрения, отражающей его собственный прошлый опыт, и что поэтому он не имеет права говорить, будто кто-то другой обязан согласиться с ним.

Во-вторых, вопрос в том, действительно ли так называемые вторичные качества могут быть понижены в ранге до звания существующих «по соглашению». К примеру, чтобы объяснить, как черно-белый мир может вылядеть цветным, ученые разработали великолепную методику проведения лабораторных экспериментов, в которых образцы, составленные из бесцветных компонентов, позволяют узнать, как наблюдатель воспринимает цвет. Но думать, что это объясняет, как воспринимаю цвет «я», – самая настоящая забывчивость рассеянного милетца. Когда ученый смотрит на свой эксперимент как на моделирование мозга, он забывает, что сам является частью этого эксперимента. Допустим, он может показать, что сочетание бесцветных импульсов может вылядеть цветным, но он не показал, как наблюдатель узнает, что оно имеет этот цвет. Что в модели мозга соответствует экспериментатору в лаборатории, который видит (в двух значениях этого слова сразу – и наблюдает, и воспринимает именно зрением), как из бесцветного образа рождается цвет?

В-третьих, вопрос в том, является ли вообще «пустое пространство» внятно сформулированным научным понятием. Если мы, как Демокрит, считаем пространство чистым небытием, то можем ли мы говорить, что оно «разделяет» атомы, которые в нем движутся? В отличие от двух первых это третье возражение не так непосредственно касается нашей современной теории, как возражения по двум более ранним версиям.

В-четвертых, можно возразить, что существуют наши собственные сознание нашей свободы, наше чувство ответственности и способность воспринимать цели и моральные ценности. Здесь атомистическая теория может оказаться в таком же положении, в какое попала элейская философия с отрицанием движения. Даже если все это в конечном счете иллюзия, разве не нужна теория, которая адекватно показала бы, как становится возможной такая иллюзия? А может ли выполнить такую задачу теория, которая с самого начала предполагает, что в реальном мире нет места свободе и моральным ценностям?

Возможно, первые теоретики-атомисты были слишком большими оптимистами, когда думали, что их идеи могут ответить на все вопросы философии. В следующих главах мы увидим, как новое внимание к человеку-наблюдателю привело к иному теоретическому синтезу – платоновскому идеализму, – и узнаем о завершающей попытке Аристотеля сочетать платонизм с материализмом, которая закончила собой классическую эллинскую эпоху в истории греческой мысли.

Я хотел бы сделать еще один, последний комментарий по поводу отношения техники к атомистической теории, а именно: обратить внимание на то, что эта теория всегда приносила пользу, когда ее применяли на практике. Это очень полезный взгляд для изобретателя или инженера, который хочет заставить ряд механических деталей автоматически работать вместе и выполнять определенную полезную функцию. Разве могла бы такая теория показаться правдоподобной и оставаться такой важной частью умственной жизни в культуре, если бы не было техники, способной придать таким взглядам образное правдоподобие и иллюстрировать их конкретными примерами? Разумеется, любой человек ответит «нет», и действительно, тот факт, что в Древней Индии атомистическую теорию обдумывали теоретически, но отвергли как неправдоподобную, согласуется с нашими расчетами. Но до недавнего времени у нас не было представления о том, что делалось у древних греков в области технических приспособлений. В классической литературе есть несколько пренебрежительных упоминаний об искусстве и ремеслах, но почти ни одной строчки, описывающей изобретения или технические устройства. На основании этих свидетельств нам пришлось бы представить себе классического атомиста как очень странного человека, который способен так же сильно, как и мы, восторгаться механическими конструкцияи, в то время как он ни разу не имел дела с каким-то конкретным механизмом.

Однако новые свидетельства археологов показывают, что к тому времени, когда жили Левкипп и Демокрит, греки использовали механизмы достаточно широко, чтобы аналогия между древними и современными атомистами была правдоподобной. Пробел в этих представлениях о древних ученых был вызван частично обычаем, указывавшим, какие темы достойны описания в книгах, а какие нет, а частично – спросом и предложением, определявшими, какие книги лучше всего продавались, а поэтому больше переписывались и сохранились до наших дней. Даже в истории научной аппаратуры, где традиция ясно прослеживается и демонстрируется, у нас еще остается белое пятно длиной в пятьдесят лет между классическим и эллинистическим периодами. Но что касается менее выдающихся устройств, которые как раз позволяют нам увидеть то, что мы хотели знать, решающими оказались раскопки на афинской Агоре в 1957 году.

Аристотель в своей «Конституции Афин», которая и сама была найдена лишь на рубеже XIX и XX веков, описал оборудование и процедуру, которые использовались для составления списка присяжных и для вынесения решений в суде. Его описание немного похоже на сон Руба Голдберга[5].

В 1957 году археологи впервые обнаружили античное оборудование, подтверждавшее свидетельства Аристотеля. Давайте рассмотрим подробнее один или два из этих случаев применения технических изобретений для обеспечения беспристрастности суда. Тогда выяснится, что у американской машины для голосования была интересная предшественница в Афинах – ее предок и по задаче, для решения которой она была изобретена, и по техническим решениям: используются рычаги, шестерни и колеса.

Тайна голосования была первостепенной необходимостью, чтобы присяжных не могли критиковать, запугивать или убивать за то, что они проголосовали не так. Точно так же было крайне необходимо дать каждому присяжному только один жетон, чтобы никто не мог, спрятав в рукаве десяток жетонов, кроме своего, высыпать их все в урну. Чтобы удовлетворить первое требование, греки изобрели указатели для голосования. Эти жетоны, которые использовались при голосовании и назывались «гальки» (название осталось от более ранних времен, когда жизнь была проще), были внешне одинаковы – колесики с короткими стержнями, выступающими по бокам. Они отличались друг от друга только тем, что стержни одного были цельными, а другого полыми. От присяжного требовалось держать свои жетоны так, чтобы стержни были накрыты пальцами – большим и одним из остальных – и никто не смог бы увидеть разницу. (Была еще одна тонкость, смысл которой до сих пор еще не понят полностью: требовалось, чтобы служащий ставил жетоны на «подставку для ламп», с которой присяжный и брал их так, как было описано только что.) А чтобы каждый человек голосовал только один раз, урна для голосования имела наверху прорезь, форма которой была точно рассчитана таким образом, чтобы в нее входил только один жетон-колесико. Таким образом, основной принцип автоматов и телефонов, которые начинают работать, когда бросаешь монету в специальную щель, был предугадан еще в Древних Афинах. Особая группа счетчиков считала жетоны, и в помещении суда водяные часы официально отмеряли время, отпущенное для подачи жалоб.

Греки считали жизненной аксиомой, что, если хоть кто-то будет знать имена действующих присяжных, ни одно дело не будет решаться беспристрастно. Чтобы устранить возможность принуждения, был создан великолепный механизм для выбора по жребию. Он был не просто изобретен, а выпущен серийно: чтобы подготовиться к одному дню судебных слушаний, было нужно двадцать таких машин. Насколько мне известно, до сих пор не найдено никаких следов остальных механизмов, применявшихся в суде, а это были: сто воронок, наполненных желудями, на которых были написаны буквы от А до Л; крашеные палки, которые указывали присяжным дорогу в суд, где им было назначено заседать; жетоны, дававшие присяжным право получать свою плату, если они отказывались судить; что-то, позволявшее установить всегда одинаковую продолжительность времени, предназначенного для слушания одного дела, учитывая разницу в длине июльского и декабрьского дня. Но даже без этих устройств документы и археологические находки подтверждают интересную догадку, что в то время, когда возникла атомистическая теория, греческий мир имел достаточно технических изобретений и механического оборудования, чтобы наполнить конкретным содержанием представление о реальности как об огромной массе маленьких неделимых колесиков, прорезей и стержней, образующих какую-то великолепную машину.